Пехотинец в насмешку

Первый вопрос.

Почему они меня ненавидят.

Нет, не так.

Первый вопрос был другим.

Первый вопрос был –

Кто я?

Рядом со мной не было зеркала, чтобы я мог посмотреть, кто я. Да рядом со мной вообще ничего не было.

Пустота.

Пустошь, рассеченная на клетки, клеточка черная, клеточка белая, клеточка черная, клеточка белая…

 

Я пехотинец.

Это дошло до меня уже потом, несколько мгновений спустя. Я черный пехотинец, сказал я себе.

 

Почему они меня ненавидят.

Это был второй вопрос. Уже потом.

Сначала надо было добраться до своих, знать бы еще, где эти свои, но ведь черт возьми, должны быть где-то свои. И какого я черта делаю здесь, один-одинешенек, когда все наши сражаются там, не знаю, где там, но там…

 

Извините, вы не подскажете, как…

Подскажите пожалуйста, как пройти…

Не то.

Всё не то.

Просто потому, что спрашивать не у кого, здесь никого нет. Только бескрайняя клетчатая пустыня насколько хватает глаз, пустыня, покрытая редкими полуразвалившимися башнями, отголосками прошедших войн.

Скажите, как добраться до своих…

Это был третий вопрос.

А почему они меня ненавидят,  значит, все-таки четвертый.

 

Почему я убил её?

Я стоял над распростертым телом, сжимал в руке кинжал, спрашивал себя – почему я убил её?

А ведь ничего не предвещало.

От слова совсем.

Она была белой, первый раз я видел настоящую белую, она и правда была вся белая, в белоснежных одеяниях, она переходила ручей, придерживая подолы платья, чтобы не промочить.

Подскажите, пожалуйста, как мне пройти к своим…

Вот это я должен был спросить у неё, когда сделал к ней шаг. И не спросил – что-то случилось, что-то перевернулось в моем сознании, как будто кто-то выключил свет в моей голове…

Почему я убил её?

Я очнулся с кинжалом в руке, я смотрел на тело женщины, на белые одежды, залитые кровью, спрашивал себя – почему?

 

…убийство мирного населения считается военным преступлением, карается согласно международной конвенции…

 

Это я знал. Хорошо знал. И, тем не менее, я стоял над трупом женщины, с кинжалом в руке.

Это был четвертый вопрос.

А почему они ненавидят меня – значит, пятый.

 

Или нет.

Пятый вопрос пришел ко мне, когда я поднимался на пирамиду из черных и белых кубиков, пирамиду, закрученную в безумную спираль.

Безумие?

Это был вопрос.

Который тут же стал ответом.

Безумие.

Теперь всё стало на свои места – безумие овладело мной, вот почему я оказался в клетчатой               пустыне, не помня, кто я, и что я.

 

Они там.

Это не вопрос, нет.

Это утверждение.

Я видел, как клубится пыль на горизонте, я знал – они там. Я не знал, кто они, свои или чужие, я видел – там кто-то есть.

Я поспешил туда, где клубилась пыль, где кипела битва, да, я уже знал это – там кипит битва, и там должен быть я, вместе со всеми, защищать нашу доблестную отчизну от врага…

Я поспешил туда – где слышался цокот копыт и конское ржание…

 

…И вот здесь-то пришел долгожданный шестой вопрос:

Почему они меня ненавидят?

Почему они стали гнать меня прочь, осыпая проклятиями, почему они стали стрелять в меня, - мои родные солдаты стали стрелять по мне, почему, почему?

Почему черные кони испуганно ржали и вставали на дыбы, едва завидев меня?

Почему из боевых тур меня осыпали потоками стрел?

Почему?

 

Седьмой вопрос пришел глубокой ночью, и он звучал…

Нет.

Сначала вернулся четвертый вопрос, вернулся ближе к вечеру.

Почему я убил?

Я стоял на окраине маленькой деревушки, сжимал окровавленный кинжал, спрашивал себя – зачем я его убил?

Белого мальчика.

Он играл в одном из дворов вместе с другими детьми, он подбежал слишком близко ко мне – и тогда я пронзил его кинжалом.

И снова всё было как во сне, снова я не владел собой, мои руки как будто перестали мне принадлежать, я просто взял и пронзил его кинжалом…

Здесь и вернулся четвертый вопрос:

Почему я убил его?

Я сей же час покинул деревушку, потому что моя рука снова тянулась к кинжалу – и если бы я не ушел, я бы вонзил оружие в грудь еще какого-нибудь случайного прохожего, а то бы сделал и что похуже.

 

А потом были сумерки, и светлое небо надо мной потемнело, в нем появились черные точки, которые разрослись в черные клетки, поглотившие свет. В далеких городках и деревеньках загорелись огни, и часы на городской ратуше пробили полночь.

Тогда-то и появился седьмой вопрос.

Что со мной не так?

Ответ напрашивался сам собой.

Безумие.

И, тем не менее, это был не ответ. Я чувствовал, что не просто безумен, что я чем-то неуловимо отличаюсь от черных пехотинцев, черных коней, черных тур и слонов, и даже от белых пехотинцев и белых тур…

Чем?

Я посмотрел на свое отражение в водной глади озера – обычный пехотинец, разве что у пехотинцев не бывает клыков. И желтых сверкающих глаз. Но нет, здесь дело в чем-то другом…

 

Ближе к рассвету пришел первый ответ.

Когда я, как следует, посмотрел на свое отражение.

И понял.

Я был плоским.

Нет, не худым, не тонким, а именно плоским.

 

Девятый вопрос был – кто он такой?

Нет, вы не ослышались.

Именно девятый вопрос.

Восьмой вопрос был чуть раньше, это был вопрос – как его одолеть, кого его, не знаю, кого, да как не знаю, белый пехотинец, под белым знаменем.

Он появился из темноты, из рассветных сумерек, он сбил меня с ног, он занес надо мной короткий меч – сам не помню, как я отбил его атаку, как выхватил собственный меч, как сражался с нежданным врагом – сражался, как настоящий пехотинец, да я им и был.

Мне так казалось.

Я одолел его – на рассвете, когда небо обагрилось маревом заката, а клетчатое прле обагрилось нашей кровью. Я уже занес над ним свой меч, чтобы поразить врага, но что-то заставило меня остановиться.

Что-то.

Я увидел, что он был плоским.

 

- Кто ты такой?

Он забормотал что-то про пехотинца гвардии её Белого Величества, но я оборвал его:

- Кто. Ты. Такой?

 

Неделей раньше.

 

- Ну что, солдатушки, бравы ребятушки… задание есть… ответственное.

- В тыл противника?

- Ты погоди, погоди, шустрый какой… ни в какой не в тыл, другое тут… Чтобы противника победить, его надо что?

- Уничтожить?

- Что уничтожить, это понятно… а самое главное, что?

- М-м-м-м…

- Высмеять его, самое главное. Опозорить. Так что, солдатушки, бравы ребятушки, задание вам как художникам… противников наших нарисовать… так нарисовать, чтобы высмеять…

- …карикатуру, что ли?

- Верно говорите…

 

- …они прогнали меня… - белый пехотинец обреченно смотрит на меня, не понимает, - свои же прогнали меня!

Киваю.

- Меня тоже.

- Что тебя тоже?

- Прогнали…

Ещё бы белые тебя не прогнали!

Да нет, не белые…

- Но почему… почему?

- Мы ненастоящие.

- В смысле?

- Ты сам посмотри… мы плоские. Мы ненастоящие… мы…

- Но почему? Почему?

Это был его первый вопрос.

 

Второй ответ пришел ближе к полудню. Этот ответ принес ветер – обрывок газеты, на нем почти ничего не было, но было достаточно, чтобы мы поняли…

Я увидел на рисунке себя. Себя, протыкающего кинжалом ребенка.

Вот.

Я показал ответ белому.

Чтобы у белого тоже был ответ.

 

…и они оставили армии, и ушли жить вдалеке от других фигур…

 

Нет, не так.

Я уже знал, что так наша история не закончится.

 

- Уйди… убирайся!

- Что с тобой?

Это был мой одиннадцатый вопрос. Я смотрел на него, не понимал, почему он стоит надо мной с кинжалом в трясущейся руке…

- Уйди…

Ответ пришел тут же. Я бежал от него, пока он не заколол меня кинжалом, как велела ему его сущность…

 

…найдены трупы двух солдат, заколовших друг друга. Поразительно, что содлаты были плоскими…

 

И не так.

Такой развязки тоже не будет у этой истории.

 

Что я могу сделать?

Это был двенадцатый вопрос.

Я стоял над двумя трупами, на этот раз я заколол двоих – женщину и ребенка – и спрашивал себя:

Что я могу сделать?

Может быть, я бы и ушел оттуда ни с чем, если бы художнику не вздумалось сделать меня еще и мародером. Я открыл котомку женщины, начал рыться в вещах…

Здесь я и нашел ответ.

Ответ оказался деревянным, продолговатым, с графитным стержнем…

 

- Не… не подходи!

Я не слушал его. Я подошел к нему, взмахнул карандашом…

 

- Что… что ты сделал со мной?

Это был его второй вопрос.

- Ты должен сделать со мной то же самое.

- Но… что?

- Это очень просто. Всего несколько штрихов… и всё будет по-другому…

Наконец, он догадался… и взял карандаш, чтобы пририсовать ко мне штрихи, линии, плоское сделать объемным…

 

Как обустроить полуразрушенную крепость, чтобы в ней можно было жить.

Где раздобыть еду.

Где найти хворост, чтобы развести огонь в очаге.

Как поджарить пойманных крылопаток.

Это всё не вопросы.

Это так.

А тринадцатый вопрос пришел ко мне вечером, ближе к ночи, когда часы на городской ратуше поднялись в небо и засветились полной луной. И снова грянул бой – где-то там, на горизонте.

- А может… а может, они тоже какие-нибудь… неправильные? Может, их тоже кто-то нарисовал… вот такими…. Плохими?

Никто их не мог нарисовать, что ты говоришь такое… они же не плоские, а объемные…

 

…Трехмерный художник может нарисовать картину в двух измерениях.

…чтобы нарисовать картину в четырех измерениях, нужно быть четырехмерным художником…

(это из ответов)

 

…как нарисовать четырехмерную шахматную пешку

 

Это четырнадцатый вопрос.

Помню, как осторожно пририсовывал штрихи к белому пехотинцу, выводил перспективу, хитросплетение линий…

 

Пятнадцатый вопрос пришел потом, когда мы убегали от чего-то, похожего на коня, отчаянно думали, по каким клеткам, то есть, квадратам, ступать.

И пятнадцатый вопрос…

 

- Ну что, солдатушки, бравы ребятушки… Что я могу сказать, прокололись вы.

- Да ну?

- Ну да. Помните, карикатуру рисовали, враждующие стороны…

- Помним.

- Так что думаете? Они из трех измерений сбежали.

- К-как сбежали?

- Их сегодня видели… метались по кубикам, не знали, как ходить…

- В розыск объявлять надо.

- Какой, к черту, розыск, хочешь, чтобы нас в дурку отправили? Молчи уже…

 

…звучал так:

Как выжить в четырех измерениях?